У кого, что есть интересное поделиться? Графоманов бить.
Вот, из моей копилочки.

минус один
Лигал Айс
минус один за бортом минус один к атаке
мой экипаж счёл меня слишком бледной
кто его знает сколько осталось в баке
кто его знает который тут рейс последний
с этим лицом никак нельзя к пассажирам
они же хотят мне верить что некритично
пусть улетают к чёрту ну в смысле с миром
прощай самолётик прощай серебристая птичка
мертвецки смеётся предательски пьяный диспетчер
поедем красотка погода такая шальная
играй мой гормон и плевать что планы на вечер
весна в этот год непременно меня доканает
не повторить бы ошибку жёнушки лота
с корнем из глупого сердца выдрать страницу
как это стрёмно влюбиться в автопилота
уж лучше украдкой шпилить бортпроводницу
сок вишни так пахнет кровью что сносит крышу
ой мама та харя в раме ужель моя ли
мой экипаж в эфире меня не слышит
меня забыли меня сломали меня помяли
ой мама какая драма дрянь дело мама
всё вышло из-под контроля вообще засада
в том чем мы дышим нет кислорода совсем ни грамма
я не хотела чтоб было больно нет нет не надо
такое дело я даже думала сдать билеты
но это то что теперь со мною под кожу вшито
я не живу с тобой на одной планете
ты слишком близко минус один к защите
© Copyright: Лигал Айс, 2009
Свидетельство о публикации №1904133906

Наши души рождаются светлыми,
Но у многих, с момента зачатия,
Этот свет опечатан запретами,
И томится душа за печатями.

И открыться, излиться, выплеснуть
Нам мешают порой условности
Жизни нашей – но даже не в этом суть,
Хуже, если печать – на совести.

Хуже, если трусость – над смелостью,
Хуже, если гордыня – над гордостью,
Краски меркнут в обыденной серости,
Вязнут запахи в смраде подлости.

И, чтоб свету была отдушина,
Тем из нас, что зовутся поэтами,
Бог дал власть над людскими душами,
Крылья дал – взлететь над запретами.

Им теперь вовек предназначено
Раскрывать глаза нелетающим,
Чутким сердцем своим перекачивать
Свет душевный в мир окружающий,

И учить их забытым истинам,
И, подстреленным, падать замертво,
Зная твердо, что после выстрела
Будет место другими занято.
(с)

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.

Джорди писал(а):
/Иосиф Бродский/

Борис Рыжий
Море

В кварталах дальних и печальных,
что утром серы и пусты,
где выглядят смешно и жалко
сирень и прочие цветы,
есть дом шестнадцатиэтажный,
под домом тополь или клен
стоит ненужный и усталый,
в пустое небо устремлен;
стоит под тополем скамейка,
и, лбом уткнувшийся в ладонь,
на ней уснул и видит море
писатель Дима Рябоконь.
Он развязал и выпил водки,
он на хер из дому ушел,
он захотел увидеть море,
но до вокзала не дошел.
Он захотел уехать к морю,
оно — страдания предел.
Проматерился, проревелся
и на скамейке захрапел.
Но море сине-голубое,
оно само к нему пришло,
и, утреннее и родное,
заулыбалося светло.
И Дима тоже улыбнулся.
И хоть недвижимый лежал,
худой, и лысый, и беззубый,
он прямо к морю побежал.
Бежит и видит человека
на золотом на берегу.
А это я никак до моря
доехать тоже не могу —
уснул, качаясь на качели,
вокруг какие-то кусты.
В кварталах дальних и печальных,
что утром серы и пусты.

Есть моменты, когда от тебя ничего не зависит,
Просто слишком разросся, с вершины катящийся, ком.
Жизнь порой, как компьютер - без всякой причины зависнет:
Перегрев. Переплав. Перевал. Переход. Перелом.
Так болит, что в округе сгорают электроприборы,
И когда перепробовал все из врачующих поз,
С синей нервной мигалкой Иные прибудут на скорой:
"Перелом. Ничего, соберём. Подготовьте наркоз".
В поднебесье висит то ль звезда, то ли лампочки груша,
То ль какой-то другой незнакомый сияющий плод...
Кто-то добрый и вечный гипсует разбитую душу,
Бормоча: "Перелом... ничего...
я подул... заживёт..."...

Ташик

Из обстоятельств, как зверь из железной клети,
Рвёшься наружу, верховное вето руша.
В нижней октаве отчаянных междометий
Стон твой животный мою настигает душу.
В каждом твоем межстрочии - сгустки боли.
Мне бы помочь, но вижу, что бесполезно.
Если поэта железом лишают воли,
Каждая рифма его зазвучит железно.
Ты бы сумел эти прутья согнуть руками,
Ты бы сумел разрушить любые стены,
Ты бы сорвал с орбиты вселенской камень
И разбросал бы нежность по всей вселенной,
Только б любить! Но сегодня ты - пленник божий,
В прочных оковах долга и обязательств.
Все решено тобой же самим! И всё же,
Как из железной клети, из обстоятельств
Рвешься наружу, верховное вето руша...
(с)

В этом Богом забытом городе
даже дворник выводит прописью…
ты сейчас не такая гордая,
только замуж уже не просишься…

Ты всё та же, в пальтишке драповом,
в меру милая, в меру странная...
по-кошачьи внутри царапаешь
маникюром своим шафрановым…

Заколдованный этим голосом,
я всё больше сижу и слушаю…
сколько лет, сколько зим, а волосы
всё такие же непослушные...

Расскажи – сколько ж мы не виделись…
лет пятнадцать, а может, около…
мне сейчас очень нужно выдержать –
не влюбиться в тебя как чокнутый…

Слышал – всё у тебя налажено,
столько всяких стелилось под ноги.
Ну ещё бы. С такой мордашкою
ты почти не была свободною…

Твой в отъезде?! К тебе?! Так что же я?!…
Ты прости, что застыл как чучело…
просто есть на тебя похожая…
без которой давно бы скрючило…


Павел Покровский

Истекает вечер золотом,
а судьба – кофейной гущею…
Сколько истин в кофе молотом
на глоточки нам отпущено?..
Сколько нужного не сказано,
сколько важного отложено…
Узелками жизнь завязана
и на прошлое помножена...
Вьются, взрезанные буднями,
наши сны и сновидения,
Впечатленья стали скудными:
так – ни более, ни менее...
Не волнуют и не трогают:
всё-то было, всё мы ведаем…
Не целуют нынче – чмокают...
Не летаем больше – следуем...
По маршруту безразличия,
по тропинкам равнодушия...
Верим в правила приличия,
как в смертельное оружие...
Замирая перед числами,
понедельниками, лужами,
чуть похрустываем чистыми
накрахмаленными душами...
(с)

Город К. еще сонный, ночной и смурной, город К. накрывает рассветной волной, город К. молчалив, не ответит - хоть ной, хоть упейся до пьяной икоты.

Он выходит из дома еще до зари, зажигая на улице все фонари: ведь покуда хотя бы один не горит, не дай Бог, потеряется кто-то.
А когда фонари, наконец, зажжены, он уходит в звенящую тьму тишины, где вокруг - ни собак, ни детей, не жены - иногда это грустно, пожалуй.
Над домами восходит алеющий шар, шее холодно - что ж, в этом есть некий шарм, он ведь смерти отдал свой единственный шарф, чтобы руку ему не пожала.
И не знает он, кто наблюдает за ним, кто считает на пальцах уплывшие дни, кто приходит к нему, тихо шепчет - "засни", и поет, и мечтает, и дышит.
Говорит - "Эх, дурак, что ж ты бродишь один, что ж, как старый пенек, ты угрюм, нелюдим, раньше гордое сердце горело в груди, а теперь там осталась ледышка."
- "Я застрял в этой клетке закрытых дверей, я боюсь по ночам незнакомых зверей, в мире слишком уж много пустых фонарей, их корежит от мертвенной фальши..."
Увязает в кошмарах, испуган и блед, а она допевает последний куплет, про камин, про огонь и про клечатый плед - "Я с тобою, мой глупый Фонарщик"

А потом они вместе глядят на восток, превращая любовь в апельсиновый сок, и от их разговоров янтарный песок зацветает лихим перламутром.
В голове у них крутится странный мотив; он поет про Дорогу, прохожих смутив, а она заплетает тугие пути и рисует осеннее утро.

(с) Джек-с-Фонарем

Бельзенеф
Ошеломительно . Спасибо...

Рядовые люди
Северянин И.

Я презираю спокойно, грустно, светло и строго
Людей бездарных: отсталых, плоских,
темно-упрямых.
Моя дорога - не их дорога.
Мои кумиры - не в людных храмах.

Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям,-
Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею.
Моя дорога лежит безлюдьем.
Моя пустыня,- дворца светлее.

За что любить их, таких мне чуждых? за что убить
их?!
Они так жалки, так примитивны и так бесцветны.
Идите мимо в своих событьях,-
Я безвопросен: вы безответны.

Не знаю скверных, не знаю подлых; все люди правы;
Не понимают они друг друга,- их доля злая.
Мои услады - для них отравы.
Я презираю, благословляя...
1911

Нет, доктор, меня не портят - а умирают.
Вспороли все мои струны подряд, пройдохи.
Они меня не умеют. Перевирают.
Фальшивят меня, бросают на полувздохе.

Играют меня по-школьному, зло, громоздко,
Не чувствуют сути! Жалуешься - угрозы.
А если б они прислушались! Если б мозга
Коснулся сигнал - ведь были бы виртуозы!

Но вывернут так - себя не узнаешь в зеркале.
А я открываюсь искренне, без условий.
И плачу: За что ж вы так меня исковеркали?..
Они мне: Да ну, сам черт в тебе ногу сломит.

Мальчишки ведь, дети - что бы хоть понимали!
Хохочут, кричат, с размаху бьют по плечу!
Но вот расшалились, доктор, - и доломали.
Не трогайте, доктор, хватит.
Я не звучу.
(с)

Эйрис, последнее нравится :)

- этот лес проклятый туманен, сыр, подступает к горлу зима. говорю тебе, фред, этот чертов мир - запечатанная тюрьма, он для тех, кто рискнул его полюбить, - обступают тени, встает стена. говорю тебе, фред, я устала быть - веселее всех, светла и смешна. и окутаны пальцы мои пеленой, и не вырвать ног из болота... фред! этот чертов мир держит нас с тобой - и которую сотню лет? тянет щупальца дерево, наперерез выходя на тропку, туман глубок...

- тише, викки, гляди: сквозь туманный лес убегают рельсы в восток.
а бессмертным бояться ли темноты, кто прикован к плоти своей? выше голову и огибай кусты, не грусти, гляди веселей. ты всегда болтала - и не заткнешь, ты всегда несла чепуху, становилось смешно, отступала дрожь, становилось теплей в снегу. так давай же за мной, там передохнем, и еще оставался чай. слышишь, викки - мы же еще вдвоем, так давай же, не отставай.

- не выходит солнышко, и плеча твоего не чувствую на бегу. я теперь не умею, когда печаль, но и радости не могу. а торговля душой невыгодна, фред, надурили нас, чую, как сопляков. быть бессмертным забавно первых сто лет, а потом - приплыли, готов.

- слушай, викки, мы превратились в столбы, архетипы, памятники дуракам. мы пройдем этот мир до последней тропы, но вернемся, ты слышишь, к нам? там, где мы с тобою умеем быть неуверены и робки, где протянута тонкая красная нить от моей до твоей руки. мы идем в лабиринте, держись за меня, говори, не молчи, говори, мы пройдем его насквозь - и зазвенят предрассветные фонари.

- в этой черной непройденной темноте что еще остается мне? я ищу твою руку, комок в животе, и клубится туман при луне. ничего, конечно, мы выйдем, фред, будем пить вино на бревне, и в глубоком дыму эти сотни лет растворятся.
дай руку мне.

- ничего не бойся. иди на свет.
и по левой всегда стороне.

***

Знаю, мертвым быть - велика беда ль? Лабиринт ветвится, глаза болят, я гляжу вперед, в безнадегу, вдаль, и боюсь посмотреть назад. Впереди, возможно, пробьется свет, голубое небо, зелень травы...
Говорили, что мы бессмертны, но нет -
Мы с тобой безнадежно мертвы.

Что с того, что мы знаем про эту смерть, что с того, что привыкли к ней? Напиши письмо и заклей конверт, отпусти, никогда не жалей. Нам с тобой любой удар нипочем, никакая боль не затронет нас. Где-то там, за правым своем плечом я твое дыханье слышу сейчас. Где-то там, вдали, истекает срок, и за стенами черти скребут.
Мы бредем в лабиринте, и сто дорог захлестнули нашу тропу.

Сто вопросов, на каждый нужен ответ, сто решений - не откажись. Я иду вперед, только где ты, Фред? Не отстань, держись.
Если мы дойдем - где тепло и свет,
То получим в награду жизнь.

Только капли мерно стучат, стучат, тихо падая с потолка, я гляжу вперед - и нельзя назад, потерялась твоя рука. Но я верю - мы вместе, и мы идем, и, в невидимых лужах звеня, истекает время, хрустит стеклом - точно ли позади меня?

Сто дорог, сто вопросов - давай, решай. В одиночку каждый - а там дойдем; верно выбрать - ну что ж, подскажет душа, ну давай вперед напролом, лабининт кончается, не спеша - выхожу. Стою под дождем.

За моей спиной - тишина, тишина.
Оборачиваюсь.
Одна.

***

не вдохнуть, не выйти из темноты, с потолка свисают злые цветы, под рукою камни - мокры, тверды, я хочу окликнуть - ну где же ты?
...я иду, по левой всегда стороне.
что еще остается мне?

если выбрал однажды путь мертвеца, то пройди, пройди его до конца, не коснуться руки, не узнать лица, звук шагов тяжелей свинца.
где ты, девочка с замашками сорванца, недокормленного птенца?

я иду вперед, я иду один, у меня есть ночь - и есть лабиринт, он то глухо черен, а то багров. я не слышу звука твоих шагов.

сколько сотен лет мы с тобой брели, сколько намотали вокруг земли, чтоб вот так - потеряться в паре часов от живых дождей и ночных лесов? сколько лет мы были с тобой мертвы, чтоб за сотню шагов от живой листвы потерять друг друга - недоработав с бесконечным выбором поворотов?

я иду, я левой держусь стороны, стены влажны здесь, тяжелы, темны, отмахнуться от хищного сорняка.
пусть неспешно.
только наверняка.

потому что все, что меня ведет, - это свет, что указывает вперед, и пускай не видно его вовне -
он во мне.

как и тонкая, тонкая красная нить, что смогла нас с тобою соединить, и пока я жив и растет трава - ни черта ее не разорвать.
и, хотя я не вижу, где ты идешь, - эта нитка чувствует дрожь.

я держусь за левую стену - ведь
ничего понятнее больше нету.
я пройду свой путь, я выйду на свет,
я уже практически чувствую ветер.
и, хотя пока тебя нет в виду, -
я найду.

(с) Лемерт

Бельзенеф, ваше "Прохлада плиты бетонной и волны..." до сих пор наизусть помню) В память врезалось))

IceKilla
я сильно зачистил раздел на Самиздате. Поругался с формацией поэтической там, и после 5 сезонов судейства ушел. По-моему, это тоже беспощадно удалил. Там 5-6 стишков осталось и немного большой прозы.

Бельзенеф, здесь оставалось в творчестве

IceKilla
тут ему и могилка, пусть валяется.

Развели тут интеллигенцЫю, тьфу =)) Переносите уже =)